Пишет tachisis:
«Три греха.
Вся моя жизнь представляет собой непрекращающуюся борьбу с ленью. Надо признать, борьбу довольно вялую, с переменным успехом - но чаще удача оказывается на стороне лени, и я подчиняюсь ее власти - радостно и бездумно. И лишь микроскопический червячок сомнения, едва слышное "так нельзя" отравляет мой мозг день за днем, но время идет, и этот неведомый голос становится все тише.
Иногда ему удается взять надо мной верх, и тогда я с облегчением бегу доделывать недоделанное и планировать новые дела. Но не проходит и некоторого времени, и мои планы оказываются завешенными пыльными чехлами лени, которая нашептала, что полежать на диване сейчас гораздо нужнее, а вот это и еще вот то ты сделаешь завтра... или послезавтра.
Это вечное откладывание "на потом" постепенно заполняет душуЭто вечное откладывание "на потом" постепенно заполняет душу, как будто кто-то освобождает от громоздкой и великолепной мебели просторные дворцовые залы - и все эти бесчисленные гардеробы и зеркала сносит в кладовку, где они остаются - в начале с надеждой на то, что скоро их расставят обратно по комнатам, потом уже равнодушно, в забвении - заснувшие навсегда идеи в тесном хранилище разума.
И наступает завтра, и послезавтра проходит незаметно, и так день за днем я забываю, что что-то должен был сделать, что о чем-то должен был подумать и - самое страшное - кому-то позвонить.
А теперь уже поздно - страшно, что после долгих телефонных гудков незнакомый голос устало скажет: "Здесь такие не живут" и повесит трубку.
Всю свою жизнь я ищу людского признания. Мне так безумно, неистово хочется чтобы меня любили - и млад и стар, и друг и враг помнили бы мое имя и цвет моих глаз, и чтобы каждый мой день рождения телефон разрывался от поздравлений, а почта была бы переполнена.
Я так хочу быть любимым и нужным, что каждый свой поступок, каждую свою мысль сверяю с внутренней линеечкой "а понравится ли это людям" и скрупулезно высчитываю ответы на этот вечный вопрос.
Я так хочу быть любимым, что боюсь стереть из контакт-листа надоевших собеседников - а вдруг они обидятся, а вдруг из-за этого меня перестанут любить? Я боюсь обманывать ожидания и раз за разом выполняю то, чего от меня ждут, даже если меня от этого давно и прочно тошнит.
Мне очень хочется быть кому-то нужным - ведь так страшно быть ненужным самому себе.
Всю свою жизнь я ни во что не верю. Чудеса бродят вокруг меня толпами, но я привычно отворачиваюсь, ибо вера обрекает на слабость - я становлюсь зависим от своих иллюзий, и так больно, так страшно, когда они разбиваются осколками в лицо, в глаза, под кожу и по венам - священным ядом истины. Перед собой я трус, и боясь, что разбитая мечта в очередной раз принесет мне нестерпимую боль, я ни во что не верю.
Я скептик, и ни один логический довод не имеет для меня цены - на все у меня есть собственное, окружившее меня, словно раковина - нежного моллюска, мнение. И мне проще убить, чем позволить кому-то сломать мою оболочку, тщательно выстроенную конструкцию "моего мира".
Я циник, ибо любой защите я предпочитаю нападение. Мои язвительные комментарии способны ранить любое доверчивое сердце, пришедшее ко мне с ворохом своих чудес на безвозмездную отдачу.
Я не верю в чудеса, я слишком сильно боюсь боли.
И в тот час, когда придет время расплачиваться по счетам, ангел протрубит у меня над ухом и громовым голосом скажет мне: "Встань и иди", я скажу ему:
"Мне неохота вставать, крылатый".
Я скажу ему: "А мой поступок оценят, крылатый? Будут ли меня любить там?"
Я скажу ему: "Убирайся прочь. Тебя не существует, крылатый".
И ангел умрет.